Накануне принятия проекта Стратегия научно-технологического развития России на период до 2035 года продолжаются дискуссии о содержании данного документа, призванного сформулировать комплекс мероприятий по наращиванию научно-технологического потенциала и эффективного его использования. Не секрет, что принятые ранее программные документы в сфере науки и инноваций в большинстве своем не были реализованы. Способны ли рассматриваемые в проекте Стратегии сценарии развития науки, технологий и инноваций обеспечить решение задач перехода России к устойчивому экономическому развитию?

Своим мнением по этим вопросам мы попросили поделиться одного из главных в нашей стране специалистов в сфере инноваций, долгое время возглавлявшего один из ключевых институтов развития (ОАО «РВК»), а ныне – Вице-президента Научно-исследовательского университета "Высшая школа экономики" (НИУ ВШЭ) Игоря АГАМИРЗЯНА.

– Игорь Рубенович, каково ваше отношение к «Стратегии научно-технологического развития Российской Федерации»? Действительно ли ее принятие и реализация поможет такому развитию?

– С моей точки зрения, проблему научно-технологического развития нашей страны эффективнее решать не столько с помощью принятия специальной стратегии, сколько путем простого создания соответствующих институциональных условий. Инновационный бизнес – это в первую очередь бизнес, поэтому и условия, которые необходимы для его развития и роста числа инновационных компаний, по сути, должны быть такими же, как и условия, необходимые для развития малого и среднего бизнеса в целом.

Причем я ни в коем случае не имею в виду прямую раздачу бюджетных денег. Такая раздача, какую бы форму она ни принимала: через гранты, инвестиции, некоммерческие фонды – не принесет большой пользы. Гораздо важнее для государства заниматься нефинансовыми механизмами стимулирования бизнес-активности. Надо формировать необходимую институциональную среду и снимать те барьеры на пути развития инновационного предпринимательства, которые сейчас существуют. Мы в течение вот уже пятнадцати лет только говорим о том, что надо диверсифицировать экономику, устранять эти барьеры и ограничения, но по факту они только возрастают.

– То есть, стратегия может и не сработать?

– Боюсь, что эта стратегия, если пытаться реализовать ее вне контекста общеэкономического развития и управления экономикой, окажется нежизнеспособной. Кроме того, на мой взгляд, документ излишне «технократичен», он пытается воздействовать на науку и технологии со стороны предложения, а не спроса. Он нацелен не на то, что действительно нужно обществу, бизнесу и государству, а на то, что считается нужным для них, согласно определенным представлениям. Стратегия пытается внедрять, а ведь внедряют обычно то, что не очень нужно. То, что востребовано, не внедряют – оно пользуется спросом, и его приобретают или берут на вооружение практически сразу.

– Как бы вы сейчас охарактеризовали ситуацию в российской науке?

– Нескоординированность спроса и предложения в области научно-технологической политики приводит к тому, что у нас структура науки кардинально отличается от структуры в развитых странах. Например, в США и большинстве стран семёрки сегодня основной приоритет – все, что связано с человеком: биотехнология, фармацевтика, другие науки о жизни и здоровье, в общем, блок, связанный с «лайф-сайенс». В Китае структура науки более прикладная, инженерная, ориентированная на практику.

В России же по-прежнему господствует фундаментальная естественная наука, причем тесно связанная с ОПК (в первую очередь – физика высоких энергий), то есть наблюдается перекос в сторону устаревшей научной парадигмы. И у меня нет ощущения, что новая стратегия научно-технологического развития имеет шанс скорректировать эти структурные перекосы.

– Может быть, стратегия хотя бы послужит драйвером для изменения такой научно-технологической структуры?

– Конечно, само принятие и существование этого документа – это уже плюс, потому что в постсоветский период у нас вообще не было никакой стратегии научно-технологического развития. Существовали приоритеты, которые утверждались Президентом, однако их особенностью было то, что приоритетами у нас оказывалось практически всё, а слишком много приоритетов – это значит отсутствие приоритетов.

Мне приходилось участвовать в заседаниях многих экспертных групп по выработке главных направлений научно-технического развития, и я убедился, что, как правило, представители и академического, и инженерного сообществ понимают под научным приоритетом, прежде всего, финансирование своей тематики исследований, соответственно, каждый эксперт тянет одеяло на себя. Если можно на этом направлении получить дополнительные деньги, то это приоритет, а если нет, то не приоритет – господствовала такая логика.

Так что, единая стратегия – это, конечно, лучше и теоретически эффективнее, чем отдельные приоритеты. Несомненным достоинством проекта документа является то, что в нём не заявляются конкретные приоритеты, а только описывается современный ландшафт науки и технологий – например, говорится о важности цифровых, интеллектуальных производственных технологий, искусственного интеллекта, ресурсосберегающей энергетики, прогностической медицины. Собственно, в проекте Стратегии отмечается и то, о чём я уже говорил – о несоответствии структуры российской науки стоящими перед страной и человечеством «большим вызовам». Стратегия является рамочным документом, отвечающим в первую очередь на вопрос «как?», а не «что?» – и это, по-моему, очень правильно. Однако в целом я смотрю на нее не слишком оптимистично, и у меня на это есть причины.

– Какие?

– Во-первых, несмотря на наличие у нас в стране Закона о стратегическом планировании и принятие стратегий всего, чего только можно, в реальности государственная власть в большинстве случаев все равно работает ситуативно. Не помню такого, чтобы кто-то что-то выполнял по стратегии. На практике все работают по поручениям, а не по стратегиям.

Во-вторых, существует абсолютно очевидный разрыв между несколькими главными стратегическими документами страны. Они должны быть взаимодополняющими, а на самом деле они даже не скоординированы. Например, есть стратегия инновационного развития, которая второй год находится на доработке, и она никак не коррелирует со стратегией научно-технологического развития. А как инновационное развитие может не зависеть от научно-технологического? Не совсем понятно.

Начиная с весны этого года идет работа по стратегии национально-технологической инициативы, которая тоже должна базироваться на научно-технологической и инновационной стратегиях. Но и в этом случае нет ощущения, что они как-то скоординированы: все документы в незавершенном состоянии и окончательно не утверждены. Может быть, есть еще шанс, что они будут сведены, но я пока не вижу каких-либо решений в этом отношении.

– В чем причины такой ситуации?

– Я не очень понимаю, кто в нашей управленческой системе на верхнем уровне отвечает за то, чтобы эти стратегические документы сформировали эффективную непротиворечивую систему. За каждый из них отвечает кто-то один, но эти люди друг другу не подчиняются. Получается, что ведомства или руководителя, ответственного за инновационное и научно-технологическое развитие страны, просто нет. А если нет ответственного, то не будет и успешной реализации, и спросить за нее будет не с кого.

Кроме того, на мой взгляд, сейчас в системе государственного управления наблюдается опасный перекос в сторону проектного управления. С одной стороны, это правильно и необходимо, ведь без проектного подхода невозможно работать, и все, кто прошел профессиональную школу бизнеса, прекрасно это понимают. Тем не менее, есть вещи, которые невозможно делать в проектном режиме, потому что они систематические. Если мы хотим, чтобы страна развивалась, у нас должна быть некая стратегия, которая выполняется систематически. Нельзя переводить всю деятельность в проектный режим, иначе получится то же самое, что и с приоритетами: все начнут тянуть одеяло на себя. Проекты должны быть дополнением к единой стратегии.

– А как вообще сегодня в России обстоят дела с разработкой и внедрением инноваций?

– Если сравнивать с началом нулевых, то положительные изменения налицо, и они очень существенные: есть почти все необходимые элементы инфраструктуры, сформировалась система поддержки, налажены процессы, молодежь активно интересуется наукой и инновациями. Увеличивается экспорт инновационной продукции, причем серьезными темпами.

Тем не менее, масштаб инновационной деятельности в стране все еще трагически мал. «Сколково» прошерстило все регионы в поиске своих потенциальных резидентов, сняло «сливки», но выбрало всего около полутора тысяч компаний – и не создало системы воспроизводства новых технологических бизнесов. Нужный эффект пока не достигнут, и серьезного влияния инноваций на экономику страны нет.

– Почему так происходит?

– Отчасти по причинам, которые я уже назвал, отчасти потому, что у нас в большинстве отраслей экономики сохраняется предыдущий технологический уклад, а заинтересованность в его смене отсутствует. К примеру, в авиастроении на мировом уровне работают только те предприятия, которые нацелены на экспорт и вынуждены подстраиваться под мировые стандарты качества. А те, кто ориентирован на внутренний рынок и государственный заказ, пока «тормозят».

Почему, например, в Российской Федерации сегодня одной из наиболее эффективных в инновационном плане отраслей является сфера информационных технологий? У неё было необыкновенное конкурентное преимущество, которое успешно сработало: это отрасль новая, она возникла в момент распада СССР и поэтому сразу, не перестраиваясь из советской модели хозяйствования, выстраивалась по международным стандартам, под сильным влиянием транснациональных корпораций, которые пришли в страну в начале 90-х и научили российских инженеров и потенциальных предпринимателей современным методам решения управленческих задач и ведения бизнеса. В итоге у нас оказалось достаточное количество вполне эффективных предпринимателей в этой сфере.

Проблема еще в том, что мы практически разучились формировать интеллектуальную элиту и заинтересовывать ее в развитии здесь, в России, создавая должные условия. Результат – утечка мозгов, эмиграция талантливой молодежи. Ученые бегут не потому, что не хотят жить дома, а потому, что по многим научным направлениям им все еще очень трудно работать. Об этом, кстати, в проекте Стратегии тоже говорится – но не предлагается никаких конкретных рецептов исправления ситуации.

– Игорь Рубенович, почему у нас в стране нет проекта по масштабной информационной поддержке инноваций? Такая поддержка, например, активно применяется в Китае.

– Вы поднимаете очень важный вопрос. У нас не просто отсутствует информационная политика в этом направлении. У государства нет вообще какого бы то ни было инструментария, способного ставить подобные задачи средствам массовой информации, причем даже государственным. Более того, в стране – даже на госканалах – идет активная пропаганда лженауки и открытого мракобесия. И напротив, деятельность по популяризации науки почти никак не поддерживается. И опять – этот факт констатируется в проекте Стратегии, но реальные меры по изменению ситуации выходят за её рамки.

– Спасибо большое, Игорь Рубенович, за беседу! Будем надеяться на скорые изменения этой ситуации к лучшему.

Беседовала Светлана Шишлова