Инновационная будущность России готовится сегодня в стенах институтов и университетов. Система высшего образования, априори имеющая целью обеспечение страны мощными кадрами по всем направлениям общественно-полезной деятельности, в соответствии с потребностями общества и государства, сегодня активно реформируется, и это – факт. Об этом и многом другом рассказал в своем интервью декан Высшей школы менеджмента, ординарный профессор НИУ ВШЭ, член Ученого совета НИУ ВШЭ Сергей Ростиславович ФИЛОНОВИЧ.
— Сергей Ростиславович, это правда, что в Вашу Высшую школу менеджмента попадают в основном по рекомендациям ее выпускников?
— Да, у нас такая особенность. Мы очень гордимся ей, потому что это очень хорошо. Объясняю, почему: во-первых, с точки зрения прагматической, это позволяет не тратиться сильно на рекламу — хотя это далеко не самое главное. Самое главное, что к нам приходят люди с правильными ожиданиями: они уже знают, как здесь учат, какие требования мы предъявляем, что нельзя закончить Школу, если ты не ходишь на занятия, что здесь вовсе нет такой системы, что ты заплатил за обучение и в любом случае получишь диплом: если ты не учишься, не сдаешь экзамены, если получаешь двойки, то диплом не получишь. Это совершенно однозначно.
— Насколько тесно происходит взаимодействие между преподавателями и слушателями, студентами в ВШМ?
— Понимаете, то, чем мы занимаемся здесь, в Высшей школе менеджмента, это не совсем магистратура — это программа МВА: средний возраст слушателей существенно выше, чем возраст студентов в магистратуре. Это взрослые, состоявшиеся люди, поэтому с частью из них мы постепенно становимся друзьями, тем более что мы предпринимаем определенные усилия для того, чтобы community наших выпускников поддерживать. Например, пять лет назад мы заложили традицию чтения открытых лекций — это было задолго до того, как появилась программа «Университет, открытый городу». Четыре раза в год мы приглашаем сюда разных людей — иногда профессоров Вышки, иногда людей извне — приглашаем всех желающих, приходят в основном наши выпускники, которые сохранили «интеллектуальный голод». Причем тематика у нас не ограничивается бизнесом. У нас выступал и Александр Архангельский с рассказом о том, зачем людям бизнеса нужна художественная литература и о том, что происходит с литературой в школе; у нас читал лекции Леонид Григорьевич Ионин — наш ведущий специалист по социологии культуры, он рассказывал о проблемах политкорректности; был Александр Филиппов — известный философ, ординарный профессор Вышки; в прошлом году, например, у нас выступал Владимир Мирзоев — известнейший театральный режиссер — он рассказывал о системе управления современным театром. Последнюю лекцию в декабре читал Василий Ключарев — научный руководитель факультета психологии и ведущий специалист по нейроэкономике в России. Поэтому мы вот эту группу наших заинтересованных выпускников стараемся поддерживать. И, в частности, мы в марте месяце везем группу наших выпускников и нынешних слушателей программы «ExecutiveMBA» в Гонконг, там у нас семинар «Гонконг как зеркало глобализации». У нас были и другие семинары с группой наших выпускников — мы объехали все страны БРИК, мы в течение восьми лет устраивали переходы по льду через Байкал пешком, с одного берега на другой. Сейчас мы их не делаем, и народ просто стонет: когда мы возобновим все это. Поэтому со многими выпускниками поддерживаем связь, они уже не столько выпускники, сколько друзья.
— Возвращаясь опять же к структуре университетов: как в 1980-е годы финансировалась наука? И можно ли сказать, что было какое-то отставание от Запада? Насколько оно чувствовалось?
— Отставание было, оно чувствовалось, но та Проблемная лаборатория, в которой я проработал 17 лет (в итоге 20, если со студенческими годами), она частично финансировалась государством, но по большей части это были так называемые хоздоговорные работы. То есть мы выполняли исследования в интересах прежде всего оборонного комплекса, получали за это деньги, вкладывали эти деньги в приобретение уникального оборудования, вели новые исследования, получали новые заказы и так далее… В 70-е годы лаборатория выполняла таких хоздоговорных работ больше, чем на 2 миллиона рублей в год… Тогда это были огромные деньги… Но скажу, что это было, скорее, исключение, поэтому мы еще тогда фактически научились зарабатывать. Поскольку зарабатывать обучением, образованием — как сейчас я зарабатываю (Высшая школа менеджмента — это подразделение, которое не имеет ни копейки бюджетных денег, только зарабатывает, причем мы вполне успешны: у нас нет убыточных программ) — на других, не физического профиля, факультетах было сложно, исследования финансировались государством, но, конечно, они финансировались по остаточному принципу, потому что наша университетская система кардинально отличается от англо-саксонской, так же как и от немецкой. Основные научные исследования в Советском Союзе традиционно были сосредоточены в Академии наук, а университетская наука была «младшим братом» академической науки. Если в Германии еще существует институт Макса Планка, система институтов в его рамках, похожая на исследовательские институты советского времени, то в Америке таких исследовательских институтов почти нет: основные исследования выполняются внутри университетов. Это создает определенные препятствия в решении проблемы «5/100» (в соответствии с которой 5 российских университетов должны попасть в число 100 лучших в мире). Финансирование совсем не такое, как в Америке: в Америке 80% научного бюджета реализуется через университеты, а у нас наоборот — у нас 80% реализуются не через университеты. И общий объем финансирования научных исследований в России существенно меньше, потому что Россия беднее, чем США, поэтому здесь есть свои проблемы, и в 90-е годы наука была на спаде, потому что, в общем, ее не на что было вести… А сейчас мы — университетская система — начинаем учиться зарабатывать, получать деньги на науку: у нас есть система грантов, которые министерства поддерживают, — но, конечно, ни по масштабам, ни по массовости ничего сравнимого с Соединенными Штатами у нас пока нет.
— И долго ли не будет, на ваш взгляд?
— Знаете, это определяется политикой государства. А она, к сожалению, такова, что я в этом отношении перспектив не вижу.
— Если сравнивать с советской системой, то как в 2000-е годы изменяется финансирование? Что остается от старой модели, а что появляется кардинально нового?
— Ну, во-первых, надо сказать, что изменились пропорции приема студентов по разным специальностям. Если в советское время доминировали инженерные специальности (опять-таки, оборонный комплекс был очень мощный, и он был, соответственно, потребителем этих выпускников), то сейчас есть такой перекос: выпускников по специальностям менеджмент, юриспруденция, экономика становится совершенно избыточное количество. И наоборот: инженеров стало явно не хватать. Поэтому эта система отчасти напоминает маятник: был в одной стороне, потом качнулся, прошел положение равновесия и качнулся в другую сторону. Но я думаю, что в конечном счете эта ситуация выправится, потому что только-только начинают просматриваться следы правильной системы двухуровневого образования. Ведь система эта американская — бакалавриат/магистратура — она была придумана вот для чего: человек приходит в бакалавриат, получает дженералистское высшее образование с легкой специализацией; потом — если только он не хочет стать ученым —после бакалавриата он идет работать в течение нескольких лет, определяется окончательно с выбором той специальности, в которой он хочет углубить свои знания, и приходит в магистратуру. Причем нет жесткой привязки бакалавриата — первого образования — к магистратуре. Для того чтобы поступить в магистратуру, если ты поступаешь после бакалавриата с другой степенью, надо прослушать несколько подготовительных курсов. И такая система имеет смысл. У нас же, когда ввели двухуровневую систему, студенты — практически все — после бакалавриата тут же шли в магистратуру, причем обычно по той же специальности. У всех это вызывало недоумение: зачем тогда специалитет устранили? — учились бы тогда пять лет, как обычно… Вот сейчас такие случаи (магистратура другой специальности — прим. А. К.) возникают. Этому содействует во многом система майноров в Высшей школе экономики — я поддерживаю это начинание, потому что оно даёт студентам возможность выбора: потом, после окончания бакалавриата, они могут углубиться в то направление, по которому занимались на майноре.
— Как Вы считаете, есть ли какая-то преемственность между советскими вузами и современными российскими? И если есть, насколько она сильна?
— Конечно, преемственность есть. Она, может, даже избыточна сильна, потому что, например, Виктор Антонович Садовничий, ректор МГУ, с несколько даже избыточной горячностью отстаивает точку зрения, что советское образование было лучшим в мире и что поэтому его не надо трогать. Но он не понимает, что мир изменился и образование меняется везде, и не только в России. И МГУ гораздо позже начал перестройку (это, конечно, помогло всех лучших преподавателей с экономического факультета МГУ переманить в Вышку (смеется)). Но сохраняются определенные традиции… И более того, в Советском Союзе были же инновационные вузы: в частности, Физтех, который имел совершенно уникальные учебные планы и систему подготовки специалистов. Теоретический материал весь вычитывался в течение первых трех курсов, после чего люди шли на так называемые базовые кафедры — фактически исследовательские центры – и дальше, в течение трех лет работали в этих центрах бок о бок с уже состоявшимися учеными, участвовали в проведении реальных масштабных исследований. Поэтому по окончании института они были уже готовыми специалистами, имевшим серьезный исследовательский или инженерный опыт. Такой системы подготовки не было в мире вообще: это была физтеховская находка… И сейчас эта традиция продолжается, поэтому образование, которое люди получают в Физтехе, настолько сильное, что такому выпускнику не нужны никакие рекомендации: его возьмут за рубежом куда угодно, в любой центр, в какой он захочет прийти. Поэтому-то там сейчас такая ситуация: люди поступают в Физтех во многом для того, чтобы получить образование и уехать за границу… Это один из немногих российских вузов, которые дают образование, высоко ценимое за рубежом.
— А как Вы думаете, можно то же самое сказать про Высшую школу экономики?
— Нет, Высшая школа экономики — молодой вуз. С другой стороны, факультет математики взрывным образом приобрел авторитет и очень большую популярность.
— Если не ошибаюсь, он вошел в рейтинг 200 лучших университетов математической направленности.
— Совершенно верно. И это было правильно. Поэтому можно говорить, что по отдельным специальностям Вышка готовит специалистов очень хорошего уровня, международного. У нас еще Институт востоковедения очень сильный, насколько я знаю. Например, Маслов, который его возглавляет, это крупнейший китаевед мирового уровня. О других факультетах я пока сказать не могу, что они на выдающемся мировом уровне. Хотя философский факультет у нас довольно сильный, история сильная… Сейчас еще создан факультет физики, который будет работать ровно по схеме Физтеха…
— Как Вы думаете, какие современные российские вузы могут сравниться с Высшей школой экономики по новаторству, инновационности, либеральности внутренней структуры?
— Ну, во-первых, как всегда: вузов в России много, но ты знаком с ограниченным числом вузов. Но если говорить о региональных, то я бы сказал, что Уральский федеральный университет — довольно динамичная структура. Он был объединен — это такой редкий случай, когда объединили не один сильный и два слабых вуза, а объединили два сильных вуза: классический университет и знаменитый Политехнический. Это было непростое объединение, понятно, что там были всякие «болезненные» явления, но это получился инновационный вуз, они все время чего-то хотят, они делают новые проекты и так далее.… В Томском университете сейчас (у него новый ректор, молодой, энергичный) осуществляются преобразования. Хотелось бы назвать Петербург: там есть вузы, которые пользуются уважением международным. Это технический университет ЛИТМО — Ленинградский институт точной механики и оптики, Политехнический институт (бывший имени Калинина), еще отдельные факультеты Петербургского университета — но только отдельные факультеты, не весь университет в целом (я считаю, там довольно мрачная ситуация): Высшая школа менеджмента — наша тезка — инновационное, пользующееся международным признанием. Честно говоря, этот университет я знаю плохо, но с этой школой знаком, поскольку с ней работаю многие годы. Это хороший уровень: у них серьезные программы, хорошее здание на Васильевском острове, которое они отремонтировали на собственные деньги, у них есть загородный кампус - Михайловские дачи, в районе Петергофа. Так что Школа развивается. Я член редколлегии «Российского журнала менеджмента», который издается этим факультетом, поэтому я там время от времени бываю, вижу, что эти люди что-то хотят сделать, вижу их динамику.
— Учитывая Вашу активную профессиональную деятельность, что Вы видите самым главным предназначением университета?
— Я считаю, что слово «университет» происходит от латинского слова «universum», поэтому, когда я слышу словосочетание «Университет связи», у меня всегда возникает легкая улыбка. То, что сейчас Высшая школа экономики дрейфует к модели классического университета, где представлены практически все направления (вот сейчас факультет физики открыли, неизбежно будут открыты и программы по биологии, химии), это правильно, я считаю. Университет — это центр, где рождается знание. И я полагаю, что сегодня элитные университеты должны учить навыкам генерации нового знания. То есть если раньше это были университеты типа Физтеха, которые готовили будущих исследователей, то сейчас элитный университет должен готовить к этому людей любой профессии, потому что мы переходим в общество знания, где знание является основой конкуренции. И еще одна проблема, которая стоит сейчас перед университетами: раньше можно было получить одно образование и в рамках этой специальности прожить всю жизнь, сейчас это уже практически нельзя сделать, потому что мир меняется так быстро, что приходится осваивать смежные области и даже целиком переходить в другую специальность, как я, и вопрос состоит в том, в какой мере тебе дают этот инструментарий освоения нового знания, навык быстрого проникновения в новую область, когда ты получаешь первое университетское образование. Если этого нет, если это традиционное, каноническое, «медленное» образование, то выпускник становится неприспособленным к этим быстрым изменениям, зашоренным — он будет с трудом конкурировать на рынке труда.
— У Вас есть какая-то своя методика преподавания?
— У меня собственной методики преподавания нет, и я противник всяких методик. Но поскольку я довольно много знаю о психологии (когда я учился в Педагогическом университет, нам преподавали психологию), я использую эти знания для повышения эффективности работы со слушателями. Я учитываю, что есть разные типы личности, есть разные предпочтения людей в освоении информации, я знаю, как надо выстраивать коммуникации чисто психологически, чтобы они были эффективными — и я это все в своем преподавании использую. Поэтому, мне кажется, результаты есть, и в итоге я избыточно популярен: работаю не только в Вышке на шести магистерских программах, помимо своей Школы, сотрудничаю очень интенсивно с Корпоративным университетом Сбербанка. Это такое новое образовательное учреждение с шикарным кампусом на Новой Риге, на Истре. Потрясающее здание, построенное по голландскому проекту, с ландшафтным дизайном, с совершенно великолепно оборудованными аудиториями. Я там академический директор одной из самых больших программ. Я читаю избыточно много лекций, поэтому мне не хватает времени на литературную деятельность — и это единственное, что меня не устраивает в моей жизни. Но я занимаюсь тем, что мне нравится, и получаю от этого удовольствие… И я себя очень комфортно чувствую в Высшей школе экономики.
Материал подготовлен с использованием материалов www.hse.ru